Cite

– Ни одному мужчине, даже врачу, она не даст уложить себя в постель. Вызови мне медсестру. А я найду где переночевать.

– Фил Марло! – воскликнул Мосс. – Разорившийся рыцарь!

Он кивнул и исчез. Дверь за ним закрылась, а в воздухе, казалось, ещё витает его неестественно бодрая улыбка – словно улыбка Чеширского кота.

Я кивнул и улыбнулся ей. Мимолётной, ослепительной улыбкой знаменитого Филиппа Марло.

Доктор Карл Мосс был большим, тучным евреем с гитлеровскими усиками, глазами навыкате и невозмутимостью айсберга.

– Понимаете, я убила человека.

– Подумаешь, я убиваю десятки людей, – сказал Мосс без тени улыбки.

В железной мусорной корзине полно хлама. Минут десять я тщательно в ней копался, пока наконец окончательно не убедился в том, что уже знал и так: Х. Р. Тигер был протезистом и обслуживал зубных врачей из бедных районов города. Такие врачи обычно снимают убогие помещения на втором этаже без лифта, над магазинами. Сами заниматься протезированием они не могли, так как не имеют ни навыка, ни оборудования, и предпочитают заказывать зубные протезы у таких же, как и они, одиночек, а не в больших хорошо оборудованных, богатых лабораториях, где им не дадут кредита.

– Как ты думаешь, управляющий пустит меня к нему в кабинет?

– Уж больно он вредный, наш управляющий. Я бы к нему не обращался.

Тут старик очень медленно повернулся и взглянул на, стену кабины. Над ним на большом металлическом кольце висел ключ. Запасной ключ от всех дверей. Опустил голову, затем встал с табурета и сказал:

– Пойду в туалет схожу.

– Мистер Гренди, не могли бы вы принять от меня пять долларов – и не в качестве взятки, а в знак искреннего дружеского расположения?

– Ещё как приму, сынок. Так приму, что Авраам Линкольн вспотеет.

Я протянул ему пятёрку. На ней действительно изображён Линкольн.

– Не похоже, Марло. Класс не тот.

– Никогда не известно, как она будет выглядеть, если помоется и протрезвеет. Класс имеет обыкновение растворяться в алкоголе.

– Отличный ход, что и говорить. Положить пистолет, из которого стрелял, себе под подушку! Мне бы в жизни такое не пришло в голову.

Его небольшой, заваленный бумагами письменный стол стоял в углу комнаты. Слева от стола было высокое голое окно, а справа – стена, на которой, на уровне глаз, висел большой календарь. Дни, отошедшие в небытие, аккуратно перечёркивались жирным чёрным карандашом, так что стоило Бризу взглянуть на календарь, и он всегда точно знал, какое сегодня число.

Она огляделась. Я – тоже. Под стулом никого, из-за двери или из окна тоже вроде бы никто не поглядывает.

Там в том же самом плетёном кресле сидела миссис Элизабет Брайт Мердок, и, когда я вошёл, она наливала себе портвейн из вчерашней бутылки, а точнее, из её внучки.

Эдди Прю издал горлом хриплый звук, который, быть может, означал смех.

Я окинул глазами стол. Все стандартное и все медное. Медная настольная лампа, медный письменный прибор, пепельница из стекла и меди с медным слоном на ободе, нож для бумаги с медной ручкой, медный термос на медном подносе, медное пресс-папье. В медной вазе букетик душистого горошка – и тот почти что медного цвета. Богатейшие залежи меди.

С бокалом мартини я подошёл к маленькому столику у стены, сел и закурил. Прошло пять минут. Я даже не заметил, что теперь из-за узорчатой перегородки доносилась совсем другая музыка. Пела девушка. У неё был сильный, низкий – ниже некуда – очень приятный голос. Она исполняла «Чёрные глаза», и оркестр у неё за спиной, казалось, засыпает.

– А я, можно сказать, оскорбил вас.

– Пустяки.

Он поднял палец и задумчиво посмотрел на него.

– Взял и оскорбил. Совершенно незнакомого человека.

– Все из-за моих больших, карих глаз. У них такой беззащитный взгляд.

– Марло. Пока будете ждать, что-нибудь выпьете?

– Сухой мартини.

– Мартини, говорите? Значит, сухой-пресухой?

– Так точно.

– С ложечки будем пить или прикажете подать вилку с ножом?

– Разрежь на кусочки. Я его погрызу.

– По дороге в школу. Оливку в портфель положить?

– Лучше запусти её мне в лоб. Если руки чешутся.

– Слушаю, сэр. Один сухой мартини.

Высокий, видный мужчина в сером костюме неземного покроя вдруг поднялся из-за столика у стены, подошёл к стойке и принялся ругать одного из барменов. Ругал он его долго, громким, хорошо поставленным голосом и такими словами, какие не часто услышишь от высоких, видных мужчин в хорошо сшитых серых костюмах. Все замолчали и с интересом его разглядывали. Громкий голос врезался в приглушённую румбу, словно лопата в снег.

Сзади подъехала машина и загудела. Я тронулся. Тёмный лимузин величиной с дом пронзительным гудком сдул меня с дороги и прошелестел мимо.

За двенадцать часов ситуация, которая до сих пор оставалась для меня абсолютно загадочной, усложнится ещё больше. Можно, правда, выдать клиента и навести на старуху и её родню полицию. «Если хотите иметь дело с полицией, обращайтесь к Марло. Зачем волноваться? Зачем прибывать в сомнении и неведении? Зачем терзаться подозрениями? Обратитесь к нетрезвому, беспечному, косолапому, опустившемуся сыщику. Филипп Марло. Гленвью, 7537. Приходите, и я натравлю на вас лучших полицейских города. Не унывайте. Звоните Марло – и ждите ареста».

Он был из тех полицейских, которые, пожалуй, могут задержать мелкого воришку, да и то если видели кражу собственными глазами, а вор, пустившись наутёк, врезался головой в столб и лишался чувств. В противном случае Джордж бы не справился и ему пришлось бы возвращаться в отделение за инструкциями. Со временем шерифу это надоело, и он вынужден был с Джорджем расстаться.

– И какой же у того мужчины был голос?

– Вроде бы неприятный. Ей, во всяком случае, не понравился.

– Понятно: раз неприятный голос, значит, мой.

– Стрелять и при этом небрежно держать в руке сигарету могут гангстеры в кино, а никак не секретари миллионеров.

– Такое бывает, но не часто. Возьмите, к примеру, дело Кессиди. Помните?

Бриз посмотрел на часы.

– Я устал, – сказал он. – Не будем вспоминать дело Кессиди. Займёмся лучше делом Филлипса.