Cite

Я пересёк комнату, вышел, бесшумно прикрыл за собой дверь, зашагал по коридору, спустился по лестнице, пошёл по более узкому коридору нижнего этажа, миновал солярий, комнату Мерл и вошёл в мрачную, нежилую гостиную, где всякий раз чувствовал себя набальзамированным трупом.

– Мерл у меня дома. Она свихнулась.

– Как вас прикажете понимать, мистер Марло? – спросила, не поднимая головы, старуха.

Взяла ещё одну карту, а потом сразу две.

– Раньше это называлось душевной болезнью, – пояснил я.

Ломбард ещё был открыт. Старый еврей в высокой чёрной ермолке явно удивился, что я смог так скоро выкупить из заклада монету. Я заверил его, что в Голливуде и не такое бывает.

– А если вы сейчас же не заснёте, я не разрешу вам больше признаваться в убийствах, так и знайте.

– Пойдите на кухню и пропустите стаканчик.

– Я не пью на работе, – холодно сказала медсестра. – Кроме того, от меня будет пахнуть спиртным.

– В данный момент вы работаете на меня. А я требую, чтобы мои подчинённые время от времени выпивали. И потом, если за хорошим обедом вы позволите себе рюмку другую, от вас никогда не будет пахнуть спиртным.

– Я лежу на вашей постели?

– Ничего страшного. Она не кусается.

Я взглянул на неё. Небольшая, ничем не примечательная картина. Какой-то человек в камзоле с кружевными манжетами и круглой бархатной шляпе с пером высовывается из окна, собираясь, очевидно, позвать кого-то с улицы. Улицы на картине не видно. Цветная репродукция с какого-то никому не нужного оригинала.

Пахло духами и смертью. Смертью сильнее.

В пятом и последнем квартале Эскамильо-Драйв плавно свернула налево, уткнулась в основание холма и тихо скончалась.

Узкий одноэтажный английский дом

– Ни одному мужчине, даже врачу, она не даст уложить себя в постель. Вызови мне медсестру. А я найду где переночевать.

– Фил Марло! – воскликнул Мосс. – Разорившийся рыцарь!

Он кивнул и исчез. Дверь за ним закрылась, а в воздухе, казалось, ещё витает его неестественно бодрая улыбка – словно улыбка Чеширского кота.

Я кивнул и улыбнулся ей. Мимолётной, ослепительной улыбкой знаменитого Филиппа Марло.

Доктор Карл Мосс был большим, тучным евреем с гитлеровскими усиками, глазами навыкате и невозмутимостью айсберга.

– Понимаете, я убила человека.

– Подумаешь, я убиваю десятки людей, – сказал Мосс без тени улыбки.

В железной мусорной корзине полно хлама. Минут десять я тщательно в ней копался, пока наконец окончательно не убедился в том, что уже знал и так: Х. Р. Тигер был протезистом и обслуживал зубных врачей из бедных районов города. Такие врачи обычно снимают убогие помещения на втором этаже без лифта, над магазинами. Сами заниматься протезированием они не могли, так как не имеют ни навыка, ни оборудования, и предпочитают заказывать зубные протезы у таких же, как и они, одиночек, а не в больших хорошо оборудованных, богатых лабораториях, где им не дадут кредита.

– Как ты думаешь, управляющий пустит меня к нему в кабинет?

– Уж больно он вредный, наш управляющий. Я бы к нему не обращался.

Тут старик очень медленно повернулся и взглянул на, стену кабины. Над ним на большом металлическом кольце висел ключ. Запасной ключ от всех дверей. Опустил голову, затем встал с табурета и сказал:

– Пойду в туалет схожу.

– Мистер Гренди, не могли бы вы принять от меня пять долларов – и не в качестве взятки, а в знак искреннего дружеского расположения?

– Ещё как приму, сынок. Так приму, что Авраам Линкольн вспотеет.

Я протянул ему пятёрку. На ней действительно изображён Линкольн.

– Не похоже, Марло. Класс не тот.

– Никогда не известно, как она будет выглядеть, если помоется и протрезвеет. Класс имеет обыкновение растворяться в алкоголе.

– Отличный ход, что и говорить. Положить пистолет, из которого стрелял, себе под подушку! Мне бы в жизни такое не пришло в голову.

Его небольшой, заваленный бумагами письменный стол стоял в углу комнаты. Слева от стола было высокое голое окно, а справа – стена, на которой, на уровне глаз, висел большой календарь. Дни, отошедшие в небытие, аккуратно перечёркивались жирным чёрным карандашом, так что стоило Бризу взглянуть на календарь, и он всегда точно знал, какое сегодня число.

Она огляделась. Я – тоже. Под стулом никого, из-за двери или из окна тоже вроде бы никто не поглядывает.

Там в том же самом плетёном кресле сидела миссис Элизабет Брайт Мердок, и, когда я вошёл, она наливала себе портвейн из вчерашней бутылки, а точнее, из её внучки.

Эдди Прю издал горлом хриплый звук, который, быть может, означал смех.

Я окинул глазами стол. Все стандартное и все медное. Медная настольная лампа, медный письменный прибор, пепельница из стекла и меди с медным слоном на ободе, нож для бумаги с медной ручкой, медный термос на медном подносе, медное пресс-папье. В медной вазе букетик душистого горошка – и тот почти что медного цвета. Богатейшие залежи меди.

С бокалом мартини я подошёл к маленькому столику у стены, сел и закурил. Прошло пять минут. Я даже не заметил, что теперь из-за узорчатой перегородки доносилась совсем другая музыка. Пела девушка. У неё был сильный, низкий – ниже некуда – очень приятный голос. Она исполняла «Чёрные глаза», и оркестр у неё за спиной, казалось, засыпает.