Cite

– Вообще стало не совпадать: как хочется поступить и как правильно поступить. А хочется, чтобы было как правильно, но хочется, чтобы было как хочется... И? Что делать?

– A вот почему пили одинаково, а от одного с утра разит, а от другого слегка попахивает?

– Это называется внутренняя интеллигентность.

– Почему когда она кричит из соседней комнаты: «Абу-бу-бу-бу... зелёные тапочки», я её спрашиваю: «Что?», а она мне говорит: «3елёные тапочки!» Ну почему она повторяет именно эти последние два слова, которые я слышал! КАК ей это удается?!

– Почему можно изменить только жене или мужу? Почему нельзя изменить детям? Прикинь, тебя видели выходящим из Макдональдса с чужим ребёнком...

– «А гренка в нашем ресторане называется croûton». Это точно такой же кусочек поджаренного хлеба, но гренка не может стоить 8 долларов, а croûton – может. А дальше ты начинаешь искать хоть какой-то вкус, отличающий этот крутон от гренки. И находишь!

– Раньше все было понятно: сделал уроки – молодец, перевел бабушку через дорогу – умница, мячиком разбил стекло – плохой. А сейчас: сделал одной женщине хорошо, а другой от этого – плохо. А ты вообще все делал для третьей. А ей – все равно!

Homer: New York is a hellhole. And you know how I feel about hellholes.

Liza: Dad. You cannot judge place you've never been to.

Bart: Yeah. That what people do in Russia.

– Не сдавайся, никогда не сдавайся, пока не окончен бой.

– Ну вот, Филиппе. Я не остаюсь на обед...

– Почему?

– Вы не останетесь один... так получилось, что у вас сейчас свидание.

– Свидание, ты это о чем?!

– Не психуйте, все будет хорошо... только в этот раз вы не сбежите.

– Для меня красота не так важна, как духовная связь с человеком.

– С человеком ладно, а если она жаба? Тогда у вас будет душевная связь с жабой.

– Снимите халат, а то я как будто в психушке.

– У паренька проблема. Да еще какая...

– Ш-ш-ш!

– Он дерево... Поющее дерево... Еще и на немецком...

– Ш-ш-ш!

– Хорош на меня шикать! Он же на немецком поет, как будто дерева мало было. Рехнуться можно. Ну дела... И сколько она идет?

– 4 часа.

– Мать моя!

– Пятьдесят три кило.

– Пятьдесят три? Нормально, если рост не метр.

– А что это играет?

– Это Антонио Вивальди «Времена года».

– А-а-а, это из «Тома и Джерри»?

– А вам знаком Шуберт, Шопен, Берлиоз?

– Знаком ли мне Берлиоз? Удивительно, что вам знаком Берлиоз.

– Я по нему специалист.

– Да ладно, кого вы там знаете? Из какого дома?

– Что значит «из какого дома»? Нет, послушайте, это сейчас Берлиоз – район Парижа, а в XIX веке он был композитором, писателем и критиком.

– У вас есть рекомендации?

– Да. Рекомендаций навалом.

– Так. Мы вас слушаем.

– Ну не знаю, «Kool and the Gang», «Earth, Wind and Fire». Очень рекомендую.

– Самое страшное не то, что я в кресле, а то, что я без нее.

– Не жди, что станет легче, проще, лучше. Не станет. Трудности будут всегда. Учись быть счастливым прямо сейчас. Иначе не успеешь.

– Может быть, я наивен, но, надеюсь, во мне есть еще что-то хорошее кроме банковского счета.

– Я как замороженный стейк, который бросают в кипящее масло: ничего не чувствую, но все равно мне плохо.

– Вы любите живопись?

– Да, очень. Люблю Рафаэля.

– А мне больше нравятся другие черепашки-ниндзя.

– Парни с улицы не знают жалости.

– В этом всё и дело. Я не хочу, чтобы меня жалели.

– Скажите, Дрисс, как вы думаете, почему людей тянет к искусству?

– Может, потому что это прибыльно?

– Нет, это единственный способ оставить след на земле.

– Неважно, кто ты снаружи, главное – кто ты внутри.

– Если под музыку не танцуют – это не музыка.