Cite

– Прошу прощения, я бы вернулся раньше, но автобус сделал остановку, чтобы впустить людей.

– Чувства? Я что, по-вашему, хиппи какой-то немытый?

– Зимой это место достаточно близко к обогревателю, но не настолько близко, чтобы заставить потеть; летом же оно как раз на пути воздушных потоков из открытых окон, вон там и вон там; оно под таким углом от телевизора, что и не прямо, поэтому звук хорош, но и не так далеко, чтобы создать искажение картинки... Я могу продолжать, но суть ясна.

– Ты словно в сенат решил баллотироваться, – хмыкнула Энн. – Никогда не слышала от тебя таких пламенных речей.

– А я облажался — спрятался в одной норе, в Вегасе, но они меня перехитрили. Когда я летел в Эл-Эй, меня уже, наверное, пасли, так что они наверняка знают, где я остановился.

– Ну, так перепрячься.

– Поздно. Я уже на крючке.

Так, Солнце и окружающие его в огромной области размерами в несколько сотен световых лет звезды совершают полный оборот за время около 200 млн. лет. Так как Солнце вместе с семьёй планет существует, по-видимому, около 5 млрд. лет, то за время своей эволюции (от рождения из газовой туманности до нынешнего состояния) оно совершило примерно 25 оборотов вокруг оси вращения Галактики. Мы можем сказать, что возраст Солнца – всего лишь 25 «галактических лет», скажем прямо – возраст цветущий...

Если бы автор в процессе этой работы предавался философским размышлениям о чудовищности размеров Галактики, о невообразимой разрежённости газа, из которого состоит галактическая корона, о ничтожности нашей малютки-планеты и собственного бытия и о прочих других не менее правильных предметах, работа над проблемами солнечной и галактической корон прекратилась бы автоматически...

В течение последующих полутора тысяч лет господствовавшая христианская религия, опираясь на учение Птолемея, считала Землю средоточием Вселенной. В таких условиях ни о каком развитии представлений о множественности обитаемых миров не могло быть и речи. Крушение птолемеевой системы, связанное с именем гениального польского астронома Николая Коперника, впервые показало человечеству его истинное место во Вселенной. Коль скоро Земля была «низведена» до одной из рядовых планет, обращающихся вокруг Солнца, мысль о том, что и на других планетах также возможна жизнь, получила серьёзное научное обоснование.

Но лучшая причина захватить остров Уайт – жители точно этого не ожидают. Как и любой другой остров, этот райский уголок стерпел значительную долю нежеланных туристов, включая датчан, регулярно совершавших набеги на это место в ранние годы второго тысячелетия. Король Этельред Неразумный провёл Рождество на Уайте в 1013 году со своим верным боевым топором.

Драться на дуэли очень опасно. Дуэли на чем бы то ни было запрещены законом, а размахивание настоящим мечом или заряженным пороховым пистолетом в людном месте будет рассмотрено как серьёзное правонарушение. Ты легко можешь получить 100 часов исправительных работ, где совсем не будешь похож на Д'Артаньяна.

Можешь даже нажать кнопку PA (рис. 5), поговорить с пассажирами и сообщить им о температуре за бортом. Не волнуйся за правдивость сведений (–32° подойдёт), поскольку им на самом деле наплевать, но успокаивающий эффект привычной бессмысленной болтовни пилота понравится людям на дешёвых местах.

– Жемчужное ожерелье миссис Пенраддок украдено, представляешь, Уолтер?!

– Ты сообщила мне об этом по телефону. Не могу сказать, чтобы от этого известия у меня поднялась температура.

– Прости меня, но скажу тебе как медик: все дело в том, что она у тебя попросту все время пониженная...

Она фыркнула, не говоря ни слова повернулась, и я последовал за нею в затхлый полумрак гостиной, набитой ветхой мебелью, от которой разило египетскими катакомбами.

– Так вот, кто-то похитил жемчуга миссис Пенраддок, и я хочу попросить тебя их найти.

– Ты, должно быть, думаешь, что звонишь в полицейский участок, – сказал я холодно. – В таком случае это ошибка. Ты попала в квартиру Уолтера Гейджа, и у телефона он сам.

– Ты вряд ли сможешь помочь делу, если нарежешься. – заметил я довольно-таки язвительно.

Он опустил бутылку и посмотрел на меня с неподдельным изумлением, которое читалось в каждой чёрточке его некрасивого лица.

– Я нарежусь? – переспросил он обиженно. – Ты действительно считаешь, что я могу напиться? Разве кто-нибудь видел когда-нибудь пьяного Эйхельбергера? Чтобы это увидеть, нужно по меньшей мере месяца три. У нас с тобой просто нет на это времени. Вот когда у тебя будут свободные три месяца, пять тысяч галлонов виски и воронка, чтобы заливать его мне в глотку, я с радостью посвящу свой досуг и покажу, как выглядят Эйхельбергеры, когда они пьяны. Зрелище будет невероятное, можешь мне поверить. От этого города не останется ничего, кроме груды дымящихся развалин и битого кирпича, и ни души живой в радиусе миль эдак пятидесяти. А посредине будет преспокойно валяться на спине и щуриться на солнышке Хенри Эйхельбергер. Пьяный Хенри Эйхельбергер. Причем не в стельку, не в дугу и не в дупелину. Но по крайней мере тогда я не обижусь, если ты назовёшь меня пьяным.

Произнеся эту речь, он сел и вылил еще. Я хмуро смотрел в пол. Мне было нечего сказать ему.

После битого часа препирательств с ним у меня разболелась голова. Меня стали одолевать усталость и дурные предчувствия. Именно в тот момент я совершил ошибку, которая могла оказаться роковой. Уступив уговорам Хенри, я выпил немного виски – чуть-чуть, в чисто лечебных целях. Мне сразу же стало настолько лучше, что я принял ещё одну, более крупную дозу. Этим утром я вообще ничего не ел, а ужин накануне был очень лёгким. К концу следующего часа Хенри успел сбегать ещё за двумя бутылками виски, а я чувствовал себя лёгким, как птичка. Все проблемы исчезли, и теперь уже я охотно согласился, чтобы Хенри отправился со мной на это рандеву, спрятавшись между сиденьями.

Мистер Пенраддок скончался несколько лет назад, оставив вместо завещания полнейшую неразбериху в делах да длинный список дальних родственников, о которых нужно было заботиться.

– Каждый год в день Благодарения она давала обед для всех иждивенцев, которых оставил на её попечение мистер Пенраддок, и бывших сотрудников его фирмы и она всегда надевает ожерелье по этому случаю.

– Ты несколько путаешь времена глаголов, – заметил я, – но в остальном все в порядке. Идею я уловил. Продолжай.

– Позвони ему, – сказал Хенри, указывая на аппарат, стоявший на столе.

– Нет, звонить – это плохо, – возразил Гандеси, поразмыслив.

– А получить дубинкой по голове хорошо? – спросил Хенри с присущей ему тонкой иронией.

– Ты жив, Уолтер? – услышал я голос Хенри. – У меня башка трещит, как у дюжины похмельных шведов.

– Ну? – сказал я, хотя не часто пользуюсь этим междометием считая, что оно не очень подходит для лексикона настоящего джентльмена.

– Вот только с пьянкой придётся пока завязать. Мы не можем себе позволить расслабленности.

С этими словами он снял крышку с одной из бутылок и налил мне немного виски.

– Предположим, тебе понравилась девушка необыкновенной, неземной красоты. А у тебя такая рожа, как у меня. Лицо парня, которого воспитала улица, а образование дали грузчики в доках. Парня, который не дрался разве что с китами и товарными поездами, а остальных лупил за милую душу и, понятно, сам пропускал иной раз удар-другой. И вот он получает работу, где видит свою красавицу каждый день, зная, что шансов у него никаких. Что бы ты сделал в таком положении? Я решил, что лучше всего просто уйти.

– Хенри, дай мне пожать твою руку, – сказал я. Мы обменялись рукопожатиями.

Присутствия Хенри не выдавало ничто, кроме быстрого бульканья, которое я услышал, выбираясь наружу.

– Затем, что мистер Пенраддок умер внезапно, совершенно не позаботившись о всех тех людях, которые от него зависели.