Cite

– Как вас зовут?

– Марлоу.

– Марло или Марлоу?

– На конце «у».

Я растянулся в алюминиевом шезлонге, зажёг трубку и стал покуривать, размышляя, какого черта я здесь делаю.

– У него был револьвер, – объяснил я. – В Мексике этого достаточно, чтобы какой-нибудь нервный блюститель всадил в него пулю. В Америке тоже полно полицейских, которые могут за это убить. Иногда они стреляют прямо через дверь, если им не открывают сразу.

Могут же в этой сексуально озабоченной стране мужчина с женщиной просто познакомиться и поговорить, не думая о постели.

У Виктора было так тихо, что, казалось, можно услышать звук перепада между жарой и прохладой. На табурете у стойки сидела женщина. На ней был дорогой чёрный костюм – наверно, из какого-нибудь орлона, специально для лета. Перед ней стоял стакан бледно-зелёного напитка, и она курила сигарету в длинном янтарном мундштуке с тем сосредоточенным видом, который объясняется иногда неврастенией, иногда сексуальной озабоченностью, а иногда просто диетическим голоданием.

Так прошёл один день из жизни сыщика. Не совсем типичный день, но и не такой уж нетипичный. Зачем я этим занимаюсь, никто не знает. Разбогатеть на этом нельзя, удовольствия тоже мало. Время от времени в тебя стреляют, лупят или швыряют за решётку. Случается, что и убивают. Каждый месяц ты говоришь себе, что пора бросить, пока ещё из тебя песок не сыплется, и заняться чем-нибудь приличным. Потом в дверь звонят, и на пороге опять возникает очередной гость с очередной проблемой, очередной бедой и скромной суммой денег.

– Входите, м-р Тягомот. Чем могу быть полезен?

– Зовут Керриган, – сказал он. – Монро Керриган. Я против католиков ничего не имею. Плохих евреев тоже полно. Этот Керриган парикмахер, когда работает. Против парикмахеров тоже ничего не имею. Но много среди них лентяев, да и на скачках играют. Ненадёжные люди.

– Она вам напишет, когда её обчистят?

– Ей жутко стыдно бывает. Как бы чего с собой не сделала.

– Тут надо розыск объявлять, м-р Эдельвейс. Подайте заявление.

– Нет, я против полиции ничего не имею, но это не дело. Унизительно будет для Мейбл.

Мир, казалось, так и кишел людьми, против которых м-р Эдельвейс ничего не имел.

– Клиент для меня всегда «мистер», – добавил я. – Во всяком случае, пока он не наврёт с три короба.

Она вскочила, прижимая к животу свою обтрёпанную сумку.

– Вы не джентльмен, – визгливо заявила она.

– Где написано, что я должен быть джентльменом?

Я только покачал головой. Не хотел с ним связываться. Он мог дать мне по голове моим же письменным столом. Фыркнув, он удалился, едва не снеся дверь с петель.

– Поймаю – отверну ей шею к черту, – пообещал он, и я не усомнился, что так и будет. Он слону заднюю ногу мог бы отвернуть.

Я знал, что день будет бестолковый. У всех бывают такие дни. На тебя сваливаются одни чокнутые – идиоты, у которых мозги заклеены жвачкой, механики, у которых шариков не хватает, домохозяйки, у которых не все дома.

По подоконнику ползла пчела с посеченными крыльями и жужжала слабо и устало, словно знала, что все без толку, скоро конец, она сделала слишком много вылетов и до улья ей уже не добраться.

Затем меня пустили за бархатный канат и подали «всемирно известный» бифштекс Руди. Это котлета на дощечке из обожжённого дерева, обложенная картофельным пюре с соусом, а ещё к ней полагаются жареный лук колечками и салат – из тех, что мужчины покорно жуют в ресторанах, но со скандалом отказываются есть дома.

Позади открылась дверь маленького лифта. Медсестра выкатила инвалидное кресло. В кресле сидел больной старик – вернее, то что от него осталось.

Агентство занимало половину второго этажа в одном из этих нежно-розовых четырёхэтажных зданий, где двери лифта вам открывает фотоэлемент, где тихие и прохладные коридоры, места на автостоянках помечены фамилиями начальников, а у аптекаря в вестибюле вывихнута кисть от того, что он без конца насыпает во флакончики таблетки снотворного.

В такой ситуации глупый человек идёт за помощью к умному. Вот и я позвонил одному знакомому из организации Карне.

При такой наводке цель должна была быть не меньше по размеру, чем Тихий океан. Можно было потратить месяц, изучая списки доброго десятка медицинских ассоциаций округа, и прийти к большому круглому нулю.

Прямо перед домом рос куст красного олеандра. В нем послышалась возня и тревожный писк птенца-пересмешника. Я разглядел его на верхней ветке – вцепился в неё, хлопая крыльями, словно не мог удержать равновесия. С кипариса за домом раздалось резкое предупреждающее чириканье. Писк сразу умолк, толстый птенец притих.

Я вошёл в дом и закрыл дверь, чтобы он мог продолжить свой урок. Птицам тоже надо учиться.

– Потому, что я люблю мужа, м-р Марлоу. На все готова, чтобы ему помочь. Но я ведь знаю, что он за человек. Если бы каждый раз, как он выпьет лишнее, я вызывала врача, у меня уже не было бы мужа. Нельзя обращаться со взрослым мужчиной как с простудившимся ребёнком.

– Можно, если он пьяница. Даже нужно.

– Выкурим на пару, как индейские вожди, замышляющие хорошую резню.

– Досье, о котором вы говорите, совершенно секретные. Ни при каких обстоятельствах секретную информацию нельзя сообщать посторонним. Сейчас я их притащу.

Коридор был серый, словно на линкоре, по обеим сторонам шли кабинетики, похожие на тюремные камеры. У него в кабинете был звуконепроницаемый потолок, серый стальной стол и два таких же стула, серый диктофон на серой подставке, телефон и чернильный прибор того же цвета.

Матовая стеклянная перегородка раздвинулась, выглянула секретарша. У неё была чугунная улыбка и глаза, которые способны пересчитать деньги у тебя в заднем кармане.

Карне был раньше полковником военной полиции – здоровенный цветущий малый, с характером жёстким, как доска. Он как-то предлагал мне работу, но я ни разу не дошёл до такого отчаяния, чтобы согласиться. На свете есть сто девяносто видов подлости, и Карне знал их все назубок.