Cite

– А вы как думаете – от чего я убегаю, Марлоу?

– Понятия не имею. Информации недостаточно.

– Все они знают, что я алкоголик. Всем интересно, что же я пытаюсь утопить в вине. Какая-то фрейдистская сволочь объяснила, что пьянство – это способ спастись бегством. Любой десятилетний ребёнок это знает. Если бы у меня, боже избави, был десятилетний сын, он бы спрашивал: «Папочка, от чего ты бежишь, когда напиваешься?»

– Всего доброго, м-р Марлоу. Все было мило... правда, ведь?

– Мы неплохо повоевали.

Терри ему нравился. Он говорил, что Терри ведёт себя как джентльмен двадцать четыре часа в сутки, а не только пятнадцать минут от приезда гостей до первого коктейля.

Подрулил официант, получил от меня срочное задание.

– В лучшем случае, это стоило бы мне таких денег, что век не расплатиться.

– Не говоря о вашей лицензии, – сухо заметила она.

– Наверное. Раньше вообще любой блюститель с похмелья мог её отнять. Теперь стало немножко по-другому. Вас вызывают в комиссию штата, которая ведает лицензиями. Они не большие поклонники городской полиции.

– Убивали когда-нибудь человека, Марлоу?

– Да.

– Мерзкое чувство, правда?

– Некоторым нравится.

В телефоне есть что-то повелительное. Современный человек, воспитанный на технике, любит его, ненавидит и боится. Но обращается с ним всегда уважительно, даже когда пьян. Телефон – это фетиш.

– Минутку, док. Должно быть, давненько вы не перечитывали интересное произведение под названием «Клятва Гиппократа».

Мы накрыли его пледом, и через пятнадцать минут явился д-р Лоринг при полном параде – крахмальный воротничок, очки без оправы и выражение лица, будто его попросили вытереть собачью блевотину.

Мы подняли Уэйда, и хотя нас было двое, он показался мне тяжёлым, как свинцовый гроб.

Такая усердная и бесполезная трата умственных способностей, какую встретишь разве что в рекламных агентствах.

С трудом посадив его, я закинул его руку себе на плечо, повернулся спиной, взвалил его на себя и попытался ухватить его за ногу. Не вышло. Тяжёлый был, как цементная плита. Мы оба шлёпнулись на траву, я передохнул и сделал новую попытку. Наконец, кое-как взвалив его на закорки, я поплёлся по лужайке к распахнутой двери. Расстояние до дома было, как до Китая и обратно. Каждая из обеих ступенек крыльца оказалась в три метра высотой. Шатаясь, я добрался до дивана, стал на колени и скатил тело на подушки. Когда я выпрямился, мне показалось, что позвоночник треснул по крайней мере в трёх местах.

Она поставила почти пустой стакан, закрыла глаза, запрокинула голову и развела руки в сторону, едва не заехав мне в глаз.

– Как вас зовут?

– Марлоу.

– Марло или Марлоу?

– На конце «у».

Я растянулся в алюминиевом шезлонге, зажёг трубку и стал покуривать, размышляя, какого черта я здесь делаю.

– У него был револьвер, – объяснил я. – В Мексике этого достаточно, чтобы какой-нибудь нервный блюститель всадил в него пулю. В Америке тоже полно полицейских, которые могут за это убить. Иногда они стреляют прямо через дверь, если им не открывают сразу.

Могут же в этой сексуально озабоченной стране мужчина с женщиной просто познакомиться и поговорить, не думая о постели.

У Виктора было так тихо, что, казалось, можно услышать звук перепада между жарой и прохладой. На табурете у стойки сидела женщина. На ней был дорогой чёрный костюм – наверно, из какого-нибудь орлона, специально для лета. Перед ней стоял стакан бледно-зелёного напитка, и она курила сигарету в длинном янтарном мундштуке с тем сосредоточенным видом, который объясняется иногда неврастенией, иногда сексуальной озабоченностью, а иногда просто диетическим голоданием.

Так прошёл один день из жизни сыщика. Не совсем типичный день, но и не такой уж нетипичный. Зачем я этим занимаюсь, никто не знает. Разбогатеть на этом нельзя, удовольствия тоже мало. Время от времени в тебя стреляют, лупят или швыряют за решётку. Случается, что и убивают. Каждый месяц ты говоришь себе, что пора бросить, пока ещё из тебя песок не сыплется, и заняться чем-нибудь приличным. Потом в дверь звонят, и на пороге опять возникает очередной гость с очередной проблемой, очередной бедой и скромной суммой денег.

– Входите, м-р Тягомот. Чем могу быть полезен?

– Зовут Керриган, – сказал он. – Монро Керриган. Я против католиков ничего не имею. Плохих евреев тоже полно. Этот Керриган парикмахер, когда работает. Против парикмахеров тоже ничего не имею. Но много среди них лентяев, да и на скачках играют. Ненадёжные люди.

– Она вам напишет, когда её обчистят?

– Ей жутко стыдно бывает. Как бы чего с собой не сделала.

– Тут надо розыск объявлять, м-р Эдельвейс. Подайте заявление.

– Нет, я против полиции ничего не имею, но это не дело. Унизительно будет для Мейбл.

Мир, казалось, так и кишел людьми, против которых м-р Эдельвейс ничего не имел.

– Клиент для меня всегда «мистер», – добавил я. – Во всяком случае, пока он не наврёт с три короба.

Она вскочила, прижимая к животу свою обтрёпанную сумку.

– Вы не джентльмен, – визгливо заявила она.

– Где написано, что я должен быть джентльменом?

Я только покачал головой. Не хотел с ним связываться. Он мог дать мне по голове моим же письменным столом. Фыркнув, он удалился, едва не снеся дверь с петель.

– Поймаю – отверну ей шею к черту, – пообещал он, и я не усомнился, что так и будет. Он слону заднюю ногу мог бы отвернуть.