Cite

– El honor no se mueve de lado como los congrejos. Честь ходит только прямо, а не боком, словно краб, сеньор.

– Un Aviso de parte del senor Starr en Las Vegas, senor. Habla usted espanol?

– Да, если не слишком быстро. Лучше бы по-английски.

– Тогда по-английски, – сказал он. – Мне все равно.

У французов есть про это поговорка. У этих сволочей на все есть поговорки, и они всегда правы.

Проститься – это немножко умереть.

Преступность – не болезнь, это симптом. Полиция – все равно, что врач, который лечит опухоль мозга аспирином, с той разницей, что полицейский охотнее вылечил бы её дубинкой.

– Вы чертовски хороший полисмен, Берни, но это дела не меняет. Все полицейские одинаковы. Все они ищут виноватых не там, где нужно. Если парень просаживает получку в кости – запретить азартные игры. Если напивается – запретить торговлю спиртным. Если сбивает человека машиной – запретить автомобили. Если его застукали с девицей в гостинице – запретить половые сношения. Если он падает с лестницы – запретить строить дома.

– Ты заказал трёх бандитов, – объяснил Олз. – А получил трёх помощников шерифа из Невады. Кое-кому в Вегасе не нравится, что ты забываешь перед ним отчитываться. Он хочет с тобой поболтать. Хочешь – отправляйся с этими людьми, а то поехали со мной в участок, там тебя подвесят к двери, в наручниках. Есть у меня пара ребятишек, которые не прочь тебя рассмотреть поближе.

– Ну, куда тебе врезать, дешёвка? – чёрные глаза так и плясали.

Я молча смотрел на него. На такие вопросы не отвечают.

Нет ничего кровожаднее, чем кровожадный мексиканец, как нет ничего добрее, чем добрый мексиканец, и, особенно, ничего печальнее, чем печальный мексиканец. Этот парень был крутого замеса. Таких больше нигде не делают.

Безветрие. Я отпер дверь, начал её открывать и замер, успев приоткрыть сантиметров на двадцать. Внутри было темно, ни звука. Но я чувствовал, что в комнате кто-то есть. Может быть, слабо скрипнула пружина или я уловил отсвет от белого пиджака. Может быть, для такого тёплого тихого вечера, в комнате было недостаточно тепло и тихо. Может быть, в воздухе стоял еле ощутимый запах человека. А, может быть, у меня просто нервы были на пределе.

Я вспомнил, как в первый раз увидел Эйлин Уэйд, и во второй, и третий, и четвёртый. Но потом её образ расплылся. Она перестала казаться мне реальной. Когда узнаешь, что человек – убийца, он сразу теряет реальность.

Есть люди, которые убивают из ненависти, или от страха, или из корысти. Есть убийцы хитрые, которые планируют все заранее и надеются, что их не поймают.

Есть разъярённые убийцы, которые вообще не думают. А есть убийцы, влюблённые в смерть, для которых убийство – это нечто вроде самоубийства. Они все слегка помешаны, но не в том смысле, какой имел в виду Спенсер.

Она хлопнула в ладоши, и, как обычно, из воздуха возник Кэнди. Он поклонился Спенсеру.

Поразительно, как люди не понимают, что все можно узнать, стоит лишь спросить.

Он спустился по лестнице, сел в машину и уехал. Фараоны никогда не прощаются. Всегда надеются увидеть вас снова в шеренге для опознания.

Имение Мэйди в Неваде, у озера Тахо, граничит с имением Харлана Поттера. Может, они даже иногда здороваются. Какой-нибудь прислужник Мэйди может услышать от прислужника Поттера, что фраер по имени Марлоу слишком распускает язык о чужих делах. Это случайное замечание могут передать дальше, и тогда в одной квартире в Лос-Анджелесе зазвонит телефон, и одному парню с развитой мускулатурой намекнут, что неплохо бы ему и паре-тройке его дружков выйти поразмяться. Если кому-то нужно, чтобы вас пристукнули, этим ребятам не станут объяснять, почему. Для них это обычная работёнка. Лично против вас они ничего не имеют. Просто не рыпайся, дружок, пока мы будем ломать тебе руку.

Если «Ежедневник» напечатает это признание, рассердится очень много народу. Прокурор, коронер, контора шерифа, влиятельное частное лицо по фамилии Поттер и пара бандитов по имени Менендес и Старр.

Помните тот вечер, когда вы доставили меня домой из городской Бастилии?

Я сходил в закусочную, съел сандвич с куриным салатом и выпил кофе. Кофе был переваренный, а сандвич не намного вкуснее, чем лоскут, оторванный от старой рубахи. Американцы могут съесть любую дрянь, если засунуть её между ломтями поджаренного хлеба и скрепить парой зубочисток, а сбоку будет торчать зелёный салат, предпочтительно слегка увядший.

Оживления в нем было заметно столько же, сколько в гробовщике на дешёвых похоронах.

– Я болен, – сказал он. – Но, может, вы и правы. Какая разница?

– Разница вот какая. Вас могут положить в психушку. А тамошний персонал не добрее, чем охранники на каторге в Джорджии.

– А вы от чего убегаете? От своей молодости или от угрызений совести, или от сознания, что вы мелкий деятель мелкого бизнеса?

– Понятно, – сказал я. – Вам нужно кого-то оскорбить. Давайте, старина, не стесняйтесь. Когда будет больно, я скажу.

– А вы как думаете – от чего я убегаю, Марлоу?

– Понятия не имею. Информации недостаточно.

– Все они знают, что я алкоголик. Всем интересно, что же я пытаюсь утопить в вине. Какая-то фрейдистская сволочь объяснила, что пьянство – это способ спастись бегством. Любой десятилетний ребёнок это знает. Если бы у меня, боже избави, был десятилетний сын, он бы спрашивал: «Папочка, от чего ты бежишь, когда напиваешься?»

– Всего доброго, м-р Марлоу. Все было мило... правда, ведь?

– Мы неплохо повоевали.

Терри ему нравился. Он говорил, что Терри ведёт себя как джентльмен двадцать четыре часа в сутки, а не только пятнадцать минут от приезда гостей до первого коктейля.

Подрулил официант, получил от меня срочное задание.