Cite

Написан материал был блестяще, фамилия Мэглешен упоминалась в тексте всего двенадцать раз и еще дважды в подписях под снимками. На третьей полосе была фотография лейтенанта с пешней в руке, он глядел на нее, морща лоб в глубокой задумчивости. Был снимок дома номер 449 во всей его неприглядности и снимок чего-то лежащего под простыней на диван-кровати, лейтенант Мэглешен сурово указывал на это пальцем. Был еще крупноплановый снимок мэра, сидящего с неприступным видом за служебным столом, и интервью с ним о послевоенной преступности. Сказал он именно то, что можно ожидать от мэра, – перепев речей Дж.Эдгара Гувера, только с большим количеством грамматических погрешностей.

Стало быть, ресторан «Танцоры». Тем более странно. Вздумай фотограф-любитель самовольно щелкать там аппаратом, ему бы так наподдали, что он катился бы до Голливуда и Вайна. Должно быть, эту пару сняли скрытой камерой, как Рут Снайдер на электрическом стуле. Очевидно, фотограф спрятал аппарат под пиджаком так, что объектив едва выглядывал, и незаметно нажал кнопку тросика, вероятно, сквозь подкладку кармана. Кто сделал снимок, догадаться было нетрудно. Мистеру Оррину П.Квесту приходилось действовать быстро и незаметно, чтобы ему не свернули скулы.

«Бэй-Сити ньюс» дала об убийстве очень поверхностный материал. На первой полосе, рядом с ценами на мясо.

Вскоре, как я и ожидал, зазвонил телефон. На четвертом звонке я подпер рукой голову и лениво взял трубку:

– Похоронная контора Аттера Мак-Кинли.

Женский голос произнес: «Что-о-о?» и сменился пронзительным смехом.

– Вот уж не думала, что вас так легко напугать. Мне казалось, вы смелый человек.

– Только с виду, – прорычал я, отодвинув от себя стол. Орфамэй отшатнулась. – Смелый только с маленькими девочками вроде вас, коротко стригущими ногти. На самом деле я размазня.

Наши лица разделяли шесть дюймов. Я боялся снимать с нее очки. Меня подмывало ударить ее по носу.

– Оррин звонил мне. Но не захотел сказать, где живет и чем занимается. Почему – не знаю.

– Хотел, чтоб вы сами выяснили. Он формирует ваш характер.

– Не смешно. Даже не остроумно.

– Зато, согласитесь, язвительно.

Пока я возился с замком, зазвонил телефон. Я не стал отвечать. День и без того был нелегким, хватит. Пропади все пропадом. Появись здесь царица Савская в прозрачной пижаме – или без оной, – от усталости я бы и бровью не повел. Голова казалась тяжелой, словно ведро мокрого песка.

Обольстительный голос произнес:

– Я тебе не очень понравилась, так, амиго?

– Понравилась, конечно. Только отвяжитесь.

– Я дома, в Шато-Берси. И совсем одна.

– Обратитесь в бюро по найму спутников.

– Никаких свидетелей, никаких арестов, взяли, как всегда, только букмекеров, безработных боксерских менеджеров и других профессиональных подозреваемых.

Я сидел и обдумывал происшедшее, пытаясь понять, что это: совершенный идиотизм или новый способ запугивания.

– Я слышал, что вы крепкий орешек, – неторопливо произнес Змей, холодно и пристально глядя на меня.

– Вас ввели в заблуждение. Я очень чувствителен. Расстраиваюсь из-за каждого пустяка.

В коридоре из открытых дверей падал свет, уборщицы все еще убирали мусор, накопившийся за впустую потраченные часы.

Прежде чем въехать в Лос-Анджелес, я его унюхал. Город пах несвежестью, затхлостью, как слишком долго закрытая гостиная. Но разноцветные огни заставляли забыть о запахе. Они были прекрасны. Тому, кто изобрел неоновое освещение, нужно воздвигнуть памятник. Из чистого мрамора, высотой в пятнадцатиэтажный дом. Этот человек поистине сделал нечто из ничего.

Мне встречаются славные люди с пешнями в затылке и без оных.

– Я вам не нужен, – продолжал я. – Вам не нужен никто. Вы так умны, что с помощью своих реплик сможете выбраться даже из сейфа.

– Тогда пусть будет двести. С такими деньжищами я мог бы отойти от дел.

– Все равно дешево. Еженедельно, разумеется? В аккуратном чистом конверте?

– Конверта не нужно. Я беру только грязные деньги.

– Поверьте, я не целую вас только по одной причине, о которой я вам сейчас скажу. Что же касается ваших пощечин, то меня бы не испугал даже ваш маленький черный пистолет. Или кастет, который вы, очевидно, храните на ночном столике.

Мисс Уэлд размахнулась и съездила мне по физиономии. Звук был таким, словно мисс Гонсалес снова хлопнула дверью. Удар оказался весьма ощутимым.

Мисс Гонсалес медленно, спокойно, с ненавистью в глазах оглянулась на нее. Потом, издав губами и зубами легкий звук, широко распахнула дверь. Сильно хлопнула ею. Ровное темное синее пламя в глазах Мэвис Уэлд не дрогнуло.

– Может, сделаете то же самое, только не так шумно, – сказала она.

– Браунинг. Я имею в виду поэта, а не пистолет. Уверен, что вы предпочли бы последнее.

– Я потрясла вас, да?

– Нет. Но если я захочу, чтобы меня потрясли, буду знать, куда обращаться.

– Ты сердишься?

– Нифига, я в ярости!

– Жаль Ёсиду, у него теперь хорошая вентиляция.

Моя собеседница засмеялась. Там, где находилась она, ее смех, очевидно, звучал серебряным колокольчиком. Там же, где находился я, – создавалось впечатление, будто кто-то двигал кастрюли.