Cite

– Мои друзья ещё подрежут тебя до натурального размера, так что ты без лестницы и обуться не сможешь.

– В эту остроту было вложено немало упорного труда, – сказал я, – но упорный труд не может заменить вдохновения.

За конторкой у лифта никого не было. Мексиканец рухнул в кресло и заснул прежде чем я сделал шесть шагов. Все спят, кроме Марлоу. Он работает круглосуточно и даже денег не берет.

Ларри Митчелл был примерно на сантиметр выше меня, но весил килограммов на восемь меньше. Ещё не родился человек, который мог бы бросить тело взрослого мужчины с этого балкона так, чтобы оно упало в океан. Вряд ли она не отдавала себе в этом отчёта.

Вахтёр не шевелился. Он был чернокожим. Я услышал его храп и не открывая дверей. Затем мне шибанул в нос медовый аромат марихуаны. Парень вошёл в штопор. Он был в долине спокойствия, где время стоит и мир полон цветов и музыки. Через несколько часов он останется без работы, даже если фараоны не возьмут его за штаны и не швырнут в клетку.

– Что с нами сделают, если нас застигнут?

– Застигнут за чем?

– Сам знаешь за чем. За сбрасыванием тела с балкона. Или ещё за чем-нибудь.

– Меня растянут на муравейнике. А тебя – не знаю. Смотря, что ещё за тобой числится.

– Как ты можешь острить в такую рань?

– Есть служебная лестница?

– Есть. Она начинается с нижней площадки лифта, прямо у гаража. Но это долгий, трудный подъём.

– За пять кусков я поднимусь и в водолазном скафандре.

– Вы не женщина, а целый женский комитет.

– У меня с собой пять тысяч долларов в дорожных чеках. По сто долларов каждый. На что вы пойдёте за пять кусков, Марлоу?

Я глотнул виски и прикинул с рассудительной миной:

– При нормальных расходах это купило бы меня с руками и ногами на несколько месяцев. Если бы я продавался.

Здоровяк вставил сигарету в мундштук, и официант подскочил к нему с горящей зажигалкой, как будто весь вечер ждал случая.

Напрасно я беспокоился, что не найду мисс Бетти Мэйфилд. Она была тут, и с Митчеллом, но далеко не в восторге. У Митчелла отвалилась челюсть, он улыбался, лицо его раскраснелось и блестело, глаза остекленели. Бетти держала голову так далеко от него, как только могла, не вывихнув при этом шею. Было очевидно, что она уже приняла допустимую дозу мистера Ларри Митчелла.

Мексиканское трио выдавало музыку, которую обычно выдают мексиканские оркестры. Что бы они ни играли, получается одно и то же. Они всегда тянут одну и ту же песню, теми же медовыми липучими голосами, и певец всегда бренчит на гитаре и зазывает Amor, mi corazon (Любовь, сердце моё (исп.)) про сеньору, которая linda (Красавица (исп.)), но не поддаётся на уговоры, и волосы у него слишком длинные и сальные, и, какую бы он ни пел чепуху про любовь, ясно, что с финкой в глухом переулке он управляется умело.

Десятка два машин, не больше. Я огляделся. Одна догадка по крайней мере подтвердилась. На Бьюике был знакомый номер. Он стоял почти у самого входа, а рядом с ним, прямо у дверей, на последнем месте стоял Кадиллак с откидным верхом и белыми кожаными сиденьями. На спинку сиденья был накинут плетёный коврик. Кадиллак был оснащён всеми дополнительными приборами, о которых только мог подумать продавец, включая две огромные зеркальные фары, антенну, как у траулера, складную хромированную решётку для багажа, чтобы вы могли пуститься в дальний путь со всеми удобствами, козырёк от солнца, призматический рефлектор для светофоров, затемнённых козырьком, радио с кнопками, как на панели управления самолёта, зажигалку, в которую можно сунуть сигарету, чтобы она прикурила за вас, и прочие мелочи, которые заставили меня задуматься, когда же наконец они начнут устанавливать на машинах радио, магнитофон, бар и батарею ПВО.

От вас требуется только проследить, где это лицо остановится. Я имею в виду остановится не около киоска или в туалете, а в отеле, или у друзей, или ещё где-то. Вот и все. Куда уж проще?

Я повернулся и захлопнул дверь. Пошёл вдоль чёрной змеи шнура пылесоса к розетке и выдернул вилку. Женщина в зелёном злобно уставилась на меня. Я подошёл к ней и вручил ей долларовую бумажку. Её злоба поутихла.

– Просто хочу позвонить отсюда, – сказал я.

– У вас же есть телефон в номере?

– Не задумывайтесь, – сказал я. – Это стоит доллар.

Я дотянулся до зеркала и глянул на своё лицо. Оно показалось мне знакомым.

Первым ощущением была слабость: заговори со мной сурово – и я расплачусь.

– El honor no se mueve de lado como los congrejos. Честь ходит только прямо, а не боком, словно краб, сеньор.

– Un Aviso de parte del senor Starr en Las Vegas, senor. Habla usted espanol?

– Да, если не слишком быстро. Лучше бы по-английски.

– Тогда по-английски, – сказал он. – Мне все равно.

У французов есть про это поговорка. У этих сволочей на все есть поговорки, и они всегда правы.

Проститься – это немножко умереть.

Преступность – не болезнь, это симптом. Полиция – все равно, что врач, который лечит опухоль мозга аспирином, с той разницей, что полицейский охотнее вылечил бы её дубинкой.

– Вы чертовски хороший полисмен, Берни, но это дела не меняет. Все полицейские одинаковы. Все они ищут виноватых не там, где нужно. Если парень просаживает получку в кости – запретить азартные игры. Если напивается – запретить торговлю спиртным. Если сбивает человека машиной – запретить автомобили. Если его застукали с девицей в гостинице – запретить половые сношения. Если он падает с лестницы – запретить строить дома.

– Ты заказал трёх бандитов, – объяснил Олз. – А получил трёх помощников шерифа из Невады. Кое-кому в Вегасе не нравится, что ты забываешь перед ним отчитываться. Он хочет с тобой поболтать. Хочешь – отправляйся с этими людьми, а то поехали со мной в участок, там тебя подвесят к двери, в наручниках. Есть у меня пара ребятишек, которые не прочь тебя рассмотреть поближе.

– Ну, куда тебе врезать, дешёвка? – чёрные глаза так и плясали.

Я молча смотрел на него. На такие вопросы не отвечают.

Нет ничего кровожаднее, чем кровожадный мексиканец, как нет ничего добрее, чем добрый мексиканец, и, особенно, ничего печальнее, чем печальный мексиканец. Этот парень был крутого замеса. Таких больше нигде не делают.

Безветрие. Я отпер дверь, начал её открывать и замер, успев приоткрыть сантиметров на двадцать. Внутри было темно, ни звука. Но я чувствовал, что в комнате кто-то есть. Может быть, слабо скрипнула пружина или я уловил отсвет от белого пиджака. Может быть, для такого тёплого тихого вечера, в комнате было недостаточно тепло и тихо. Может быть, в воздухе стоял еле ощутимый запах человека. А, может быть, у меня просто нервы были на пределе.