Cite

Я просто сунул пистолет в другой карман, где к нему могли пристать несколько интересных табачных крошек и несколько необычных, растущих лишь на юго-восточном склоне холма, где стоит муниципалитет Беверли-Хиллз, семечек. Это могло позабавить полицейского эксперта.

Мисс Уэлд выдохнула дым и часто замигала, потом подняла руку и поправила сигарету. За долгие годы я так и не научился вставлять в рот женщине сигарету таким образом, чтобы это её удовлетворило.

– Целое сонмище женщин: они виснут у меня на шее, падают в обморок, требуют, чтобы я поцеловал их, и все такое прочее. Два дня напролёт, хоть я всего лишь старая развалина без яхты.

– Без яхты, – повторила мисс Уэлд. – Мне трудно это представить. Я выросла в богатстве.

– Да, – кивнул я. – Родилась с Кадиллаком во рту. И я могу догадаться, где.

– Почему я появился слишком поздно? Поздно для чего?

– Чтобы получить пулю.

– Ерунда, я весь вечер был наготове.

В тот вечер я был душевным человеком. Ищущим общества в потёмках и готовым заплатить за него большую цену. Люгер же под мышкой и пистолет тридцать второго калибра в руке делали меня опасным, до зубов вооружённым Марлоу, парнем из Цианидного ущелья.

Темень была непроглядной. Затаив дыхание, я прислушался: вдруг из темноты за мной следят тигры. Или неподвижно стоящие и неслышно дышащие ртом ребята с большими пистолетами.

Один из них методично жевал резинку.

– Когда-то этот город мне нравился, – начал я, чтобы только не молчать и не думать слишком уж напряжённо. – В давние, давние времена. Тогда вдоль бульвара Уилшир росли деревья. Беверли-Хиллз был захолустным городком. Уэствуд представлял собой голые холмы, участки продавались по тысяче сто долларов, и никто их не брал. Голливуд был горсткой каркасных домиков вдоль междугородного шоссе. Лос-Анджелес был просто большим городом, сухим, солнечным, с уродливыми строениями, без шика, но добродушным и мирным. О былом климате только вспоминают. Люди спали на верандах. Немногочисленные круги причисляющих себя к интеллектуалам нарекли его американскими Афинами. Это, конечно, были не Афины, но и не трущобы с неоновым светом.

– Заработал ты что-нибудь на этом деле?

– Нет. Я вернул ей гонорар. У неё было мало денег.

– Значит, не придётся платить подоходный налог с гонорара, – обрадовался Бейфус.

– Долго мы ещё будем болтать с этой обезьяной? – не выдержал Мэглешен.

– Вы разговариваете с ним, как с человеком. Давайте я поговорю с ним по-своему.

– Капитану такие вещи не по душе, – небрежно заметил Френч.

– К черту капитана.

– Капитану не по душе, когда захолустные фараоны так говорят о нем, – сказал Френч.

В последний миг мне пришло в голову вытащить пистолет. Прийти-то пришло, но этим и ограничилось. Такой уж я человек, любую мысль мне надо повертеть и так, и эдак. К тому же пришлось бы выпустить из рук дверную ручку. Это казалось слишком сложной задачей.

Наконец, после долгих поисков, показавшихся четырьмя годами каторжных работ, моя маленькая рука сомкнулась вокруг шести унций этилового спирта. Так гласила этикетка. Теперь мне требовались лишь стакан и немного воды. Цель для настоящего мужчины вполне достижимая.

Держась за стены, я зашёл за стол доктора Лагарди, рухнул в его кресло и стал судорожно рыться в поисках приятного вида бутылки с живительной влагой.

Лёжа навзничь на полу, я глядел в потолок; в этой позе при моей работе мне приходилось оказываться уже не раз. Я повертел головой. Лёгкие у меня словно бы затвердели, во рту пересохло.

Громадная чёрная горилла большой чёрной лапой упёрлась мне в лицо и старалась продавить его сквозь затылок. Я сопротивлялся. Занимать в споре оборонительную позицию – моя характерная черта.

– Здесь была полиция, мистер Марлоу. Некий лейтенант Мэглешен, расследующий убийство Клозена. Он будет рад познакомиться с вами. Позвонить ему? Я уверен, что он вернётся.

– Ну-ну, звоните, – ответил я. – Я просто заглянул сюда перед тем, как совершить самоубийство.

Женщина глядела на меня так, словно я только что вынырнул с океанского дна, держа под мышкой мёртвую русалку.

– Мне нужен мистер Квест. Оррин П.Квест.

– Кто? – В глазах женщины появилось что-то похожее на ужас.

– Квест. Квинтэссенция, вольный, естественно, сублимация, трусы.

Владелец похоронного бюро суетился, выделывая руками и корпусом лёгкие, изящные, как финалы произведений Шопена, движения.

Это был мой голос, но кто-то пользовался моим языком вместо наждачной бумаги.

Я снял пиджак, отстегнул наплечную кобуру и запер Люгер в ящик стола. Полицейские не любят, когда приходишь с пистолетом на их территорию, даже если имеешь право носить оружие. Они любят, чтобы ты приходил заискивающим, держа шляпу в руке, говорил тихо, вежливо и ничего не выражал взглядом.

– Нелепый ты человек, амиго. Я и не знала, что ещё существуют такие люди.

– Довоенный фонд, – сказал я. – С каждым днем нас становится все меньше.

– Любовь – как скучно это звучит, – задумчиво сказала она. – Поражаюсь, что язык, столь изысканный в любовных стихах, может назвать её таким слабым словом. В нем нет жизни, нет звучности. Оно ассоциируется у меня с маленькими девочками в платьицах с оборками, с розовыми улыбочками, робкими голосками и, очевидно, очень грязным бельём.

Мы вошли в мой частный мыслительный салон и сели.

Шея была смуглой и мягкой, а губы красными, как новенькая пожарная машина.