Cite

– Уэйд, Роджер Уэйд. Кажется, что-то вроде писателя. Как мне сказали, автор довольно непристойных книг, которые не вызывают во мне желания их прочесть.

Время от времени, поближе к выборам, какой-нибудь неопытный политик, пытаясь отобрать у шерифа Петерсена его пост, начинал называть его «Цирковым наездником», или «Репутацией, построенной на профиле», но из этого ничего не получалось. Шерифа Петерсена все равно избирали опять – как живое свидетельство, что у нас в стране можно вечно занимать крупный выгодный пост, если у тебя рыльце не в пушку, фотогеничная внешность и язык держится за зубами. А уж если хорошо смотришься на лошади, цены тебе нет.

Утро было из тех, что тянутся вечно. Я выдохся, устал, отупел, и минуты одна за другой падали в пустоту с легким шуршанием, словно отгоревшие ракеты.

– Вы ведете себя вызывающе, сэр. Я буду жаловаться.

– Жалуйтесь, – согласился Олз. – Но до этого сделайте вот что. Обеспечьте, чтобы у дамы была ясная голова. У меня к ней ряд вопросов.

– Я не мог прикрывать преступника.

– Звучит недурно, м-р Поттер.

– Кажется, я уловил саркастическую ноту?

– Я немножко объяснил ей, как отношусь к Терри, а она дала мне понять, что моя карьера скоро окончится крахом, если я вас разозлю. Вы разозлились, м-р Поттер?

– Когда это произойдет, – холодно сказал он, – вам не придется об этом спрашивать. У вас не будет сомнений.

– Так я и думал. Я вообще-то жду, когда ко мне наведается банда хулиганья, но пока что их не было. Полиция меня тоже не трогает. А могла бы.

Внутри у меня было пусто, как в межзвездном пространстве.

Минут пять я осторожно преследовал муху, дожидаясь, когда она, наконец, сядет. Но садиться муха не желала. Ей хотелось совершать фигуры высшего пилотажа, с одновременным исполнением увертюры к «Паяцам». На углу письменного стола лежало яркое солнечное пятно, и я знал, что рано или поздно муха туда сядет. Но этого мига я не уловил. Жужжание прекратилось, и муха оказалась на столе. Тут зазвонил телефон.

Я осторожно потянулся к трубке, медленно поднял ее и негромко сказал: «Минутку, пожалуйста». Затем осторожно положил трубку на коричневую тетрадь. Муха сидела на месте, блестящая, сине-зеленая и преисполненная греха. Я сделал глубокий вдох и взмахнул мухобойкой. То, что осталось от мухи, отлетело и шлепнулось на ковер. Остатки я предал мусорной корзине.

Оглядел он меня без спешки и без особого удовольствия. Тактично выпустил изо рта тонкую струйку дыма и сказал с едва заметной усмешкой:

— Вы Марло?

Я кивнул.

— Я, признаться, несколько разочарован, — сказал он. — Ожидал увидеть что-нибудь эдакое, с грязными ногтями.

— Заходите, — сказал я. — Острить можете и сидя.

В руке, обтянутой белой перчаткой из свиной кожи, он держал длинный черный мундштук и, морщась, смотрел на старые журналы, валявшиеся на столе и стульях, на стертый пол — на все, что деньгами и не пахло.

Моя контора размещалась в двух небольших комнатах окнами во двор, на седьмом этаже Кахуэнга-билдинг. Первую, приемную, я держал незапертой для своих «пациентов», если, конечно, таковые были. На двери кабинета висел звонок, который я мог включать и отключать, не вставая из-за стола, чтобы не отвлекаться от своих гениальных мыслей.

— А как выглядит мисс Лоис Мэджик?

— Высокая красивая блондинка. Очень... очень интересная.

— Сексуальная, что ли?

— Да... — девушка ужасно покраснела, — но вполне приличная, хорошо держится, понимаете?

Она побагровела и разинула пасть, собираясь завопить. Потом передумала, подняла бокал с портвейном и приняла очередную дозу своего «лекарства».

— Его брак, — с раздражением сказала она, — был результатом, минутного увлечения. В дальнейшем он старался вести себя как джентльмен. На этот счет у меня нет сомнений.

— В Калифорнии, миссис Мердок, не бывает минутных увлечений.

За окном светило солнце, цвели цветы, пели птицы. Слышно было, как по улице мимо дома скользят машины. А в темной комнате, где сидела женщина с боксерской челюстью и пахло портвейном, все казалось каким-то ненастоящим.

Он опять откинулся назад, не спуская с меня бесцветных глаз. Поерзал, пытаясь сесть поудобнее. Сколько посетителей безуспешно пыталось устроиться на этом стуле. Надо будет как-нибудь самому попробовать. Может быть, я теряю из-за него клиентов.

— Марло, — сказал он еще серьезнее, — мне очень жаль, но, боюсь, мы не поладим.

— Я этого не перенесу.

— Простите, но вы ведете себя как последний хам.

— А вы как первый.

Я придержал дверь, и он прошел мимо меня, стряхивая пепел на пол ногтем среднего пальца свободной руки. Подсел к столу, стянул с правой руки перчатку и положил ее на стол вместе с другой, уже снятой. Выбил окурок из длинного черного мундштука, потыкал его спичкой, пока не погасил, вставил в мундштук другую сигарету и, прикурив ее от толстой темно-красной спички, откинулся на спинку стула с улыбкой утомленного аристократа.

— Все в порядке? — осведомился я. — Пульс и дыхание нормальные? Влажное полотенце на голову не желаете?

Он не скривил губы только потому, что сделал это раньше, еще когда вошел.

— Ей явно надоела такая жизнь. Ей явно надоел мой сын. Он и мне надоел.

— Не люблю портвейн в жару. Правда, никто мне его и не предлагал.

Я быстро проглотил то, что называлось у них фирменным обедом, залил его сверху коньяком, чтобы не дать вырваться наружу, и вышел на улицу.

— Что скажете, док?

— О чем? — ворчливо спросил пучеглазый.

— О причине и времени смерти.

— Вы что, полоумный?

— Значит, сказать нечего?

— Просто оглядев тело? Ну знаете...

В правом нижнем углу ветрового стекла торчал белый лист с печатными буквами: «ИЗБИРАТЕЛИ, ВНИМАНИЕ! ПЕРЕИЗБЕРИТЕ ДЖИМА ПАТТОНА НАЧАЛЬНИКОМ ПОЛИЦИИ. ЕМУ УЖЕ ПОЗДНО УСТРАИВАТЬСЯ НА РАБОТУ».

— Слушайте, приятель, — сказал я, — мне ужасно хочется относиться к вам хорошо. Так помогите хоть малость.

— Я люблю тратить деньги на всякие глупости. — От заднего кармана брюк я отлепил бумажник и разложил по кровати утомленные на вид долларовые купюры.